Стивен Хокинг. Непобедимый разум  - Китти Фергюсон

Новый кабинет Стивена оказался намного лучше прежнего на Силвер-стрит. Просторный, с большим ковром, современный, прекрасно освещенный двумя рядами окон. Он целиком занимал угол здания, тут располагались не только рабочий стол, компьютеры, шкафы с книгами и доска, но и плюшевый диван, столик со стульями для чаепития с гостями. Сочетание цветов в кабинете продумывал дизайнер. И Мэрилин Монро обозревала эту сцену с обрамленного пастельного портрета – куда изысканнее того постера, с которым я была знакома по Силвер-стрит. На столе и полках стояли фотографии, почти все – маленького Уильяма, сына Люси, внука Стивена. Окна второго этажа выходили на лужайки и на старый благоденствующий жилой квартал, примыкавший к зданию. Меня предупредили, что этот прекрасный вид ненадолго: Центр достраивается, под окнами появится еще один корпус. И все же это было куда лучше парковки и голой кирпичной стены.

Жаль, однако, что заменой гостиной на Силвер-стрит тут могла служить разве только огромная столовая, отделенная от кабинета Стивена длинными коридорами, наружными пандусами и мостами. И удаленность столовой, и ее слишком большие размеры не позволяли собирать там импровизированные семинары за четырехчасовым чаем, писать уравнения прямо на столах, как в той уютной обшарпанной гостиной. Но разумеется, Стивен не собирался это так и оставить.

Впечатляла техническая оснащенность нового Центра. Жалюзи на окнах поднимались и опускались автоматически, реагируя на уровень освещения. Они также сами собой опускались вечером, поскольку жители соседних домов жаловались: при виде огромного ярко освещенного здания, появившегося внезапно в их квартале, отпадает вопрос о существовании пришельцев… вот они, прямо на нашей улице. Здание еще и “дышало”: время от времени бумаги начинали трепетать и шелестеть, когда воздух автоматически прокачивался через вентиляцию, двери и окна.

Посреди всех этих инноваций многое оставалось точно таким, как запомнилось мне с прошлого приезда: щелчки маленькой коробочки-переключателя, зажатой в руке Хокинга, мелькающие на экране слова, искусственный голос. Знакомы были и лица некоторых сиделок.

Хотя перед поездкой в Кембридж мы со Стивеном несколько месяцев плотно общались по электронной почте, при личной встрече я почувствовала облегчение, убедившись, что ни переезд в новое здание, ни слава и постоянные разъезды по миру, ни изменения в личной жизни и новый для него статус деда не изменили главного – решимости продолжать работу, которую он так любил, которой посвятил отпущенные, подаренные ему сверх скудного срока годы. Босс не спит. Разговаривать лицом к лицу не всегда было удобно. С помощью зажатого в руке переключателя Хокинг гонял курсор по монитору, выискивая нужное слово среди сменяющихся экранов, длинных строчек, выбирал слово, ловил его, порой промахиваясь, и тогда приходилось начинать все сначала. Я понимала, что нужно проявить терпение, не заканчивать оборванную фразу, пусть я и догадывалась, что он хочет сказать, – это было бы невежливо, к тому же упрямец все равно гнул свое, пока не договорит до конца. И вот я ждала, следила глазами за курсором, мысленно подталкивая его к нужному слову. “Давай! Быстрее! Поймал!.. О нет!” Кулаки сжимались сами собой, с трудом я заставляла себя успокоиться. Нет ли у него в словарике ругательств? Почем знать! Пережив в начале нашей двухнедельной сессии пару часов такой лихорадки, я сумела-таки расслабиться. Не было другого выхода, кроме как принять его темп, набраться терпения, предоставить Хокингу делать все по-своему. А вот он совсем не раздражался – или не мог показать своего раздражения?

Работа над “Миром в ореховой скорлупке” в основном шла так: я указывала абзацы, фразы, порой и целые страницы, которые, на мой взгляд, следовало переписать попроще. Альтернативные варианты я заготовила, но неизменно, внимательно выслушав мое предложение, Хокинг предпочитал вносить собственные исправления. Иногда в ответ на очередное “По-моему, эта фраза чересчур сложна, Стивен” я получала его прежнюю ослепительную улыбку, переключатель щелкал с удвоенной скоростью, и выскакивало: “А по-моему, тут все ясно”. И все же он принимался за дело, добросовестно переводя свой текст с языка теоретической физики на язык обычных людей. Лишь изредка, если и перевод казался слишком научным, мне приходилось повторять: “Прости, но я все равно не поняла”. И он отвечал: “Ладно, сделаю попроще”, – и делал.

Среди самых интересных гипотез “Ореховой скорлупки” – мысль, что наш мир может быть четырехмерной поверхностью пространства-времени с бо́льшим числом измерений. Эту поверхность назвали “мир на бране”.

При таком устройстве все в этом четырехмерном мире на бране, который мы привыкли называть “вселенной”, выглядело бы точно так же, как мы это наблюдаем – материя, свет и т. д., – за исключением только гравитации. Гравитация (понимаемая, согласно общей теории относительности, как искривленное пространство-время) распространялась бы и на более высокие измерения пространства-времени, а в таком случае она вела бы себя “странно”. Прежде всего она бы ослабевала с увеличением расстояния быстрее, чем мы видим сейчас.

И это существенное возражение, потому что если бы сила притяжения с расстоянием убывала быстрее, планеты не вращались бы по своим орбитам – они бы рухнули на Солнце или улетели в межзвездное пространство. Такого мы не наблюдаем. Но, с другой стороны, представим себе, что иные измерения не распространяются чересчур далеко, а заканчиваются на “соседней” бране, поблизости от нашего мира. Другой мир на бране мы не можем разглядеть, потому что свет, как уже было сказано, остается в пределах нашего собственного мира на бране и не распространяется между мирами. Другой мир может находиться в миллиметре от нашего, но остается незамеченным, потому что этот миллиметр отмерен в дополнительном измерении пространства-времени. Приведем аналогию из двухмерного мира: на листе бумаги сидят насекомые, а параллельно этому листку в воздухе парит другой лист. Насекомые не знают о нем, потому что не владеют третьим измерением пространства, высотой. Им знакомы лишь два измерения их листа бумаги. Если дополнительные измерения “упираются” в такой мир-спутник, то гравитация не может распространяться дальше, чем расстояние между мирами на бране. Гравитация, как и другие силы природы, окажется взаперти в нашем личном мире и будет ослабевать с ростом расстояния в точности так, как мы наблюдаем сейчас, – с “правильной” скоростью, сохраняющей планеты на орбите.

И все же кое-какие приметы иных измерений сохранятся. На расстояниях меньших, чем расстояния между мирами на бране, сила притяжения должна меняться быстрее, и эти отклонения должны проявиться при измерении тончайших гравитационных взаимодействий между тяжелыми объектами, располагающимися очень близко друг к другу.

Возникают и другие интересные следствия: ближайшая к нам брана-“спутник” невидима, поскольку свет не проникает из одного мира в другой, но мы можем наблюдать и регистрировать гравитационное воздействие находящейся на этой бране материи. Природа подобных воздействий останется для нас загадкой, поскольку они происходят из источника, обнаруживающего себя только гравитацией, а иначе никаким образом не улавливаемого.

Можно ли этим объяснить астрофизические тайны “недостающей массы” и “темной материи”? Чтобы звезды, галактики и галактические кластеры распределялись так, как они распределяются, и двигались так, как они движутся, во вселенной должно быть гораздо больше материи, чем нам удается наблюдать в какой-либо части электромагнитного спектра. Неужели так проявляется гравитационное воздействие материи в других мирах на бране?